Боевые паруса. На абордаж! - Страница 26

— Боюсь, нет. Увы, я подзапустил отчетность — а это очень плохо. Не люблю бумажки. Однако пока стол не опустошу, из-за него не выйду, хоть бы на это вся ночь понадобилась. А ты иди гуляй.

Диего поднял бровь. Подождал, хмыкнул и растворился в сини севильского вечера.

История шестая, о том, как прошла городская охота

Пули она калибровала сама. И заряды отмеряла. В кожаных перчатках, чтоб не испортить кожу рук черными пятнами, которые и не отмоешь толком. Увидели бы соседки, на что изведена тончайшая лайка! Впрочем, свою кожу всяко жальче.

Тем более теперь, на людях, перчатки на руках Руфины куда более скромные. Ну да — не красоваться, а бить волков. Пока, впрочем, борзые поднимают больше кроликов. На них и пули жалко! Но гремят выстрелы, и секретарю охоты приходится не покладать пера, записывая, кто из охотников подстрелил «зверя».

Не всем есть дело до пальбы. Большинство дам заняты исключительно тем, чтобы не вылететь из седла — и при этом прилично выглядеть. В старые времена, когда всей Испании было — полоска вдоль океанского берега, занятая маленькими, склочными, но способными объединиться ради крестового похода на мавров королевствами — в те старинные времена женщина либо восседала на ведомой пажом под уздцы лошади в некоем подобии стула с подставкой под ноги, либо напяливала штаны и поднималась в мужское седло.

Увы, нынешние обычаи предлагают нечто среднее — зато безо всякого выбора. Считай, мужское седло наоборот — две луки, одно стремя. Зато нарядно! Никаких «платьев для верховой езды», ради ловли женихов принято надевать лучшие наряды. Значит, и каркас.

Что делает жесткий треугольный вертугаден с платьем дамы, взгромоздившейся в седло? Верно, перекособочивает. А ножки показывать неприлично! Приходится пристегивать к подолу дополнительное полотнище с той же, что у платья, расцветкой и отделкой. И чувствует себя благородная девица разом парусным кораблем и его экипажем. Кораблем — потому, что с парусами. У галеонов тоже есть такой парус, что не выше, а ниже палубы. Ставят его на рее поперек бушприта, называется блинд. Экипажем потому, что мороки с пристежкой куда больше, чем морякам с блиндом. Отстегивай, пристегивай и ухитряйся это делать изящно! Кавалеры смотрят, лучшие в городе.

Вот и хочется Руфине кого-нибудь поскорее подстрелить. Лучше — не кролика.

Ее взгляд ищет знакомых. Вот отец — пока не расчехлял оружия, да ему и не до скачек. Едет шагом рядом с графом Барахасом, о чем-то тихонько беседует. То ли о городских заботах, то ли о старых делах — у графа на плаще алеет меч Сант-Яго, отец сверкает цепью о двадцати восьми звеньях — и подвешенной к ним овечьей фигуркой. Два героя! Увидь подобных «пришедший в разум» дон Алонсо Кихана на смертном одре — дон Кихот восстал бы вновь…

Перуанец дорвался до общества какого-то типа в огромном воротнике-фрезе, на который, верно, ушла половина контрабандного голландского полотна. И дон де Рибера там же! Дела у него, видите ли. А у девушек с некрасивой челюстью, видимо, нет и быть не может иных занятий, кроме как опекать подруг?

Когда-то Руфина гадала, от кого у ее семейства такая награда. Печать. Знак породы. То ли древняя, от последних вестготов, что удержали мавров близ ущелья Ковадонги. То ли старинная, от воинов Джона Гонта. Подумать только, англичане являлись в королевства сии не врагами, но друзьями, союзниками и родственниками! Точно не скажешь, настолько далеко отец с матерью родословные не помнят. А бумаги горят во время мавританских набегов, даже золоченые дворянские грамоты. Что ж, она привыкла гордиться лицом северянки и в ответ на оценивающие взгляды ярких южанок и точеных кастилиек задирать повыше длинный нос.

У Руфины тоже дела! Но приходится ждать, пока на пост к девице на выданье вернется брат или жених.

Увы, первым оказался брат. Сияющий, как полуденное светило.

— Знаете, с кем меня познакомил Гаспар? С генеральным интендантом армады береговой охраны! Впрочем, он совсем не весел — у них много хлопот, придется потесниться. Скоро приходит отозванная из Индий armada de Barlovento. Ей понадобятся причалы и доки. На месяцок. Потом — в Ла-Корунью.

«А потом — в огонь, — закончила Руфина про себя. — А суперинтендант твой их обворует перед смертью. Самое же странное — то, что их вообще отозвали! Два галеона, полдюжины кораблей поменьше. Что они сделают?»

Увидев, как дама нахмурилась, дон де Рибера постарался принять воинственный вид. Защитник!

— Да, некоторое время город будет наводнен неотесанной солдатней из колоний, приличным женщинам из домов лучше бы и не выходить иначе, чем в сопровождении человека с твердой рукой! Твой отец, конечно, сделает все возможное, но…

— Но?

— Но он уже совершил ошибку, назначив в порт алькальдом поэта! Да еще Гонгориной школы. Этот кабан, мало того, что стихи пишет не испанским языком, а на полулатинской непонятчине, так и в порту оттоптал ноги многим приличным людям.

— Эта «непонятчина», вообще-то, и есть литературный испанский, — заметила Руфина.

— Да ты хоть слышала его стихи? Он же пока не печатался. Только в Академии зачитывает. И студентам своим.

— Слышала. Те, в которых он страдает от любви к монашке. Вот ведь не повезло человеку!

— Не повезло. Любить он, кажется, не способен в принципе. Только шляться по заведениям, кои я и упоминать не хочу! А в стихах упражняется на избранную тему.

Руфина вздохнула. Молодой человек кое-что понимает в стихах. К сожалению, выбрал не ту сторону поэтического сообщества!