Капитан подносит руку к исказившемуся в молчаливом вопле рту. Да, тот человек выполз из горящего дома. Только поздно. Но слабость Изабеллы — миг. А у несчастной Хуаны живот уже скрутило, да так, что рвоте к горлу не прорваться. Остается только воздух хватать… Зато Хайме рядом. Большой, надежный… Хорошо бы, заметил, что несчастная девочка из Гаваны — держится. Шагает сквозь все ужасы ночи. Вот она перешагивает черную лужу…
Спокойный голос Хайме уточняет:
— Вчера погода была сухой.
Изабелла только на сожженных смотреть не может. На зарезанных-заколотых и наступает спокойно. Проходит мимо горячих схваток, мимо пьяных и растерянных, мимо затворенных ставен, из-за которых летят пули. Некогда! Она куда-то спешит… Словно на пожар, но кругом и есть пожар! Вот дом охвачен пламенем, жаркие языки лижут торчащие наружу балки, у дверей люди. Не спасают, не тушат… Из огня пытается вырваться воющая фигура — ее с хохотом бросают обратно в пламя.
Тогда рейтарские пистолеты рявкают — раз, другой, третий — уже в спину бегущим. Их жертва корчится на пороге дома — своего? Мужчина, женщина — уже не понять, огонь слизнул различия, лишил волос, одежды, лица. Скорчившееся существо не способно даже просить об избавлении, только стонет — все тише и тише. Смотреть страшно, но руки отказываются подняться к глазам, а веки — опуститься.
Капитан делает шаг из строя. Багровый проблеск клинка обрывает агонию. Сыплются приказы.
— Сломать дома. Разрушить улицу. Не знаю как, но разрушить! Не то огонь перекинется дальше. Так, Хайме, бери половину отряда. И марш обратно к порту. Оцепить пожары, тушить головни. Поджигателей убивать… Соединимся позже.
Огонь. Значит, он и есть главный враг. Пока…
Впереди грохочут пушки внутренних цитаделей.
— О'Доннел, ставь баррикаду поперек улицы. А ты — здесь. Покинете укрепление — останетесь на острове.
То ли — не увезу с собой, то ли — прибью на месте. Не угадать.
У складов столкнулись с Патриком. Его отряд тоже озаботился пропитанием.
Как ни старалась — половина города выгорела. Та, что уцелела, наполнена трупами и мародерами. Пока вторые опасней первых, но это ненадолго. И чем она, Изабелла де Тахо, лучше убийц ее семьи? Можно, конечно, рассудить, что англичане еретики, что они готовились нарушить мир первыми, что держали рабов… Наверняка и магистр Ордена воинов христовых глушит совесть подобными оправданиями. Она служит своим людям и цели? Орден тоже. Так в чем отличие? В том, что Орден убивает за деньги? А что такое призовые?
В небо поднимается воспаленное дымом око. Господи, пошли знак! Если преступила дозволенное — убей.
Улицы, улицы. Головешки, тела. Господи, надоумь, как не повторять — такое. Только даже если не повторять — сгоревшему, которому меч вошел меж ребер, не станет легче.
— Умри!
Удар в спину. Направлен. Не достал. Хайме снова на месте. Успел ткнуть палашом. Хрипящее тело под ногами. Почти абордаж, только мостовая под ногами не качается, непривычно. И нужно спросить.
— Почему?
— Ты убила его брата.
— Того, кто бросал людей в огонь? — аж дыхание перехватило, но злой разум добавил, специально для ирландцев. — Почти англичанина?
Пожалуй, последние два слова ее спасли. Вокруг-то толпа, не армия. И — толпа ирландцев.
— Он мстил!
— Всегда есть за что мстить. Мне тоже…
Вот и ответ. Он всегда был, в каждой проповеди. Прости врагов своих. Слезящееся от дыма око солнца смотрит с укоризной. Как могла ты, как смела забыть, что Отец и Сын — не одно и то же? Но как совместить прощение и меч, возложенный на бедро?
Решить эту задачу трудно и некогда. Теперь, пока не закончился сумрак короткого тропического утра, нужно доделать начатое. Иначе все грехи — напрасны.
На северной батарее не знают, что корабли в гавани захвачены. Можно выгрузить пару пушек. Пока вокруг лязг и грохот, протащить их на позиции хотя бы примерно. Колеса маленькие, приспособленные к гладкой палубе? Жить захотят, и без колес дотащат. И к каждой — хоть одного человека, знающего, что делать по обе стороны от жерла. Барбадос — остров небольшой, к утру следует ждать помощи из Индиан-бридж.
Утро принесло в город подобие спокойствия. Казалось, ужасы прошли вместе с ночью. В кварталах, упорядоченных эфемерной испанской властью, возник какой-никакой, но порядок. Порядок, означавший — назначенный испанцами офицер — власть. Ирландец — должен подчиняться или проваливать на четыре стороны. Англичанин — пленник и должен довольствоваться жизнью. Странной, скудной жизнью внутри большой деревянной церкви. Храм Святого Петра, пусть и еретический, выполняет древнюю роль убежища. Просторный неф обратился теснотой, пронизанный солнечными лучами воздух — спертыми испарениями. Не песни, стоны возносятся к небу, но хотя бы возносятся. Снаружи — англичанин вне всякого закона.
Но даже здесь, униженные и разоруженные, враждебные партии изрыгают бессильные обвинения и проклятия.
— Это вы целовались с испанцами! — сторонникам парламента.
— Зато вы снюхались с католиками и ирландцами! — роялистам.
Правы, пожалуй, лишь призывающие чуму на оба воинствующих лагеря. Ибо одна вина лежит на них обоих, и это вина главная. Причина, отчего на помощь не явилось ни одной роты английской милиции, хотя донесение о пожаре в Спайтстоне прибыло в столицу острова давно. Размер острова — пеший дневной переход, но губернатор поднял свою милицию, парламент — свою. Обе стоят на месте — идет спор о подчинении, да о взаимодействии, как союзников — на все еще гипотетический для Индиан-бридж случай, в котором воевать придется не друг с другом, а с кем-то еще. Так что милиционные роты стоят, и стоят друг против друга.